УДК 16.7 + 165.74
Л. А. Соколов,
Винницкий государственый педагогический университет (г. Винница)
В течение последнего десятилетия неуклонно возрастает исследовательский интерес к интегративным тенденциям в развитии социально-гуманитарных наук. Связь такого рода тенденций с глобальными интеграционными процессами в обществе констатируется в резюме «круглых столов» и в многочисленных публикациях в философских журналах. «За интеграцией социально-гуманитарного знания, - считает В.А. Лекторский, - стоит новое понимание человека, общества, возможностей исследования, новое понимание того, возможна ли наука о человеке и обществе, а если да, то какая именно наука? Это связано с тем, что происходит с нашей цивилизацией…» [1, с.3] «Проблема интеграции обществознания, - подчеркивает В. А. Кемеров, один из организаторов «круглого стола» в журнале «Вопросы философии», — это не просто частная проблема методологии, это одна из центральных проблем, показывающая, с каким обществознанием мы имеем дело» [1, с.5]
Проблема, о которой в данном случае идет речь, «в первом приближении» может быть представлена как необходимость достижения системного единства социогуманитарного научного знания без утраты его инструментально-концептуального многообразия, отражающего реальное многообразие социальных и гуманитарных проблем. В настоящее время в науках о человеке и обществе повышение уровня системности знания предполагает усложнение информационной структуры и возрастание числа функционально значимых методологических компонентов. С точки зрения общей теории систем, функциональная дифференциация является частью процесса самоорганизации системы, ее перехода от аморфного «небытия» к состоянию глубоко структурированной целостности. Поэтому интегративное развитие как движение к целостности не противоречит дифференциации, а включает ее в себя как один из необходимых аспектов общего процесса развития системы. В современной социокультурной ситуации дифференциация является не главным направлением эволюции, а частью глобального интегративного процесса. В обществе она проявляется как выделение новых функций и формирование новых социальных институтов, функционирование которых направлено на повышение системной устойчивости социума. В науке дифференциация приводит к образованию новых дисциплин и интердисциплинарных научных комплексов, обслуживающих эти функции и обеспечивающих научную поддержку соответствующим социальным институтам.
Основными чертами современного, «постнеклассического» этапа развития науки в аспекте взаимоотношения процессов интеграции и дифференциации научного знания являются:
¾ высокий удельный вес междисциплинарных и интердисциплинарных исследований;
¾ возникновение новых, «синтетических» наук, берущих на себя интегративные функции по отношению к уже сформировавшимся областям знания;
¾ использование точных методов в исследовании методологических и эпистемологических проблем науки, обобщение проблемы демаркации знания;
¾ поиск новых форм теории и теоретического исследования, адекватных специфике предмета социогуманитарной науки;
¾ анализ взаимосвязи между гносеологическими и аксиологическими основаниями социогуманитарной науки.
Возрастающий удельный вес междисциплинарных исследований в социогуманитарной сфере следует соотносить с возрастающим уровнем системных взаимосвязей в современном обществе. Экономика, политика, право, культура, образование, наука, здравоохранение, социальное обеспечение – ни одна из этих сфер деятельности не может ни существовать, ни изучаться изолированно от других. Уровень взаимовлияний уже настолько высок, что, говоря словами Н. Лумана, общество не может более «тематизировать» себя как какую-то свою часть – например, как систему хозяйства или как государство. Отсюда следует, что каждой социогуманитарной науке предстоит освоить мереологическую «систему координат» и осознать себя как часть некоторого сложноорганизованного интегрального знания.
Одним из основных способов теоретизирования в социальных и гуманитарных науках является кроссдисциплинараная трансляция идей, методов и эксплицирующих моделей. В связи с этим, актуальным направлением эпистемологических исследований является анализ инструментов такой трансляции, (в частности, научных метафор), а также изучение условий их методологически корректного применения. Определение этих условий, в свою очередь, предполагает как можно более полную дискурсивную определенность областей знания, откуда берутся и куда переносятся те или иные понятия и концептуальные схемы. Поэтому проблема демаркации научных дисциплин в современных условиях обобщается до задания разработки эпистемологических средств, с помощью которых можно анализировать трансляции и не допускать синкретичности интердисциплинарных теоретических построений. История науки ХХ-го века показывает, что от решения вопросов о том, из каких компонентов и каким способом построена научная концепция, зависит возможность экспликации и решения многих теоретических проблем. И наоборот, синкретичность концепции рано или поздно становится сдерживающим фактором в развитии науки и часто является причиной формирования в научном сообществе стереотипов, затрудняющих ассимиляцию новых идей.
Исторически сложилось так, отмечает В.С. Стелин, что философия науки первые семь десятилетий ХХ-го века ориентировалась, в основном, на естествознание и математику, а гуманитарные науки все это время оставались без эпистемологической поддержки [2]. Каждый крупный ученый, каждая авторитетная научная школа в социологии, психологии, культурологии или истории опирались на собственные представления о критериях научности и специфике научной методологии. Такое положение дел способствовало «методологическому анархизму» – принцип Фейерабенда «anything goes» просто отражал реальную ситуацию в социогуманитарном познании. В 80-е годы многие гуманитарные науки были поставлены перед необходимостью в очередной раз отстаивать свой статус и обосновывать ценность научной ориентации в развитии гуманитарного знания. Господствующая в то время идеология Постмодерна выдвинула на высшую целостную позицию категорию «различие», право на ничем не ограниченную самобытность и «свободу духа». Традиционная логика обвинялась в покушении на эту свободу, объявлялась рецидивом тоталитарного мышления, а вместе с ней отвергалась и «модернистская» рационалистическая теория познания. Вне эпистемологического анализа интеграция социогуманитарного знания воспринималась просто как смешение жанров, как стирание границ не только между научными дисциплинами, но и между наукой и мифологией, наукой и мистикой. Для многих постмодернистски настроенных гуманитариев не только слова «предмет науки» или «научная дисциплина», но даже «наука» и «знание» утратили какой-либо точный смысл. В их работах стали причудливо сочетаться научные понятия и философско-поэтические метафоры, описания реальных фактов и мифологические сюжеты, обычная логика и сложные ассоциативные сопоставления. Предпочтение научного подхода к решению практических задач, стоящих перед современным человеком и обществом, объявлялось анахронизмом, основанным лишь на иррациональной вере в могущество науки.
Какое же значение для социальной и гуманитарной практики имеет научность как таковая – научный характер используемых знаний, научный стиль мышления, научный способ постановки и решения профессиональных задач? В чем состоит действительная сила науки? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо рассмотреть некоторые общие характеристики научного знания.
«Если мы станем искать понятие, противоположное понятию «научного полученного знания», – пишет немецкий психолог Манфред Штайнлехнер, – то на ум придет понятие «догмы». Догмы – это провозглашенные постулаты, не допускающие никаких дальнейших расспросов, ибо претендуют на выражение окончательной истины» [3, с. 143]. В этой мысли содержатся два критерия, которые, в числе прочих, позволяют отличить науку от мифологии.
Научная истина – не догма, даже если речь идет о математической или логической аксиоме. Догмы являются неотъемлемыми компонентами методологических систем, в каких бы социокультурных и исторических условиях эти системы не возникали. До сих пор широко распространенным является мнение (усиленно эксплуатируемое и в идеологии Постмодерна), что науку и мифологию глубоко роднит то, что обе они основываются на некоторых, обычно немногочисленных постулатах, которые принимаются на веру. Однако, история культуры последних двух столетий наглядно продемонстрировала различие между ними именно в этом отношении. Мифология может бороться против другой мифологии и отстаивать свою «истину», но она всегда несамокритична и не подвергает сомнению свои глубинные основания. В науке дело обстоит противоположным образом: рациональной обязанностью ученого, как учил Декарт, является сомневаться во всем, что он может последовательно подвергнуть сомнению [4, с. 49]. Наука, в отличие от мифологии, содержит внутреннюю интенцию к критическому анализу своих оснований.
Второе отличие науки от мифологии состоит в том, что последняя претендует на завершенную картину мира, на «окончательную истину». Наука же является принципиально незавершенной, открытой системой знаний, имеющей внутреннюю интенцию к развитию. Исходные постулаты мифологии именно потому имеют характер догм, что «не допускают дальнейших расспросов». В современной науке значимость решения проблемы, ценность достигнутого результата определяется тем, насколько широк горизонт новых проблем и новых направлений исследований, который открывается перед исследователями.
История цивилизации показывает, что ценность науки состоит в особой надежности разработанных на ее основе практических решений. Эта надежность обусловлена кумулятивностью научного познания, способностью науки не только сохранять и передавать без искажения «моменты истины» в знании, но и постоянно исправлять неточности и ошибки. Происходящие в науке «революции» и смены парадигм не противоречат ее общей кумулятивности – в данном случае действует принцип соответствия, и накопленное в прошлом, очищенное от неточностей и неправомерных обобщений знание всегда занимает определенное место в научной картине мира. Таким образом, наука – единственный вид познания, где можно говорить о прогрессе без всяких оговорок. Ни искусство, ни религия, не обыденное познание, ни даже философия не удовлетворяют критерию качественного кумулятивного прогресса. Не в меньшей мере в науке очевиден и количественный прогресс. Если учесть, что общий объем современного научного знания в объединении с научно-технической и технологической информацией превосходит объемы всех других типов знаний, если учесть, также, что новое знание является вкладом в науку, только если оно эпистемологически корректно согласовано со всей системой научных знаний, то можно понять и особую надежность научно обоснованных решений – за каждым из них стоит, в принципе, вся наук как максимальная из доступных человеку систем согласованного знания.
Среди внутренних ценностей науки особое место занимает интенция к взаимопониманию между учеными, к эксплицитности научных результатов и познавательных процедур. «Наука предполагает систематическое понятийное мышление, которое может быть сообщено другим» – утверждал Карл Ясперс [5, с. 25] Эти два критерия. Систематичность и сообщаемость, которые, по Ясперсу, являются необходимыми и универсальными индикаторами научности знания, непосредственно связаны с принципиально коллективным характером научной деятельности. Наука, говоря словами Гегеля, может существовать только как «общее дело», как общее поле приложения согласованных, когерентных усилий. В диахроническом аспекте это выражается эстафетой научных поколений, в синхроническом – особым эффектом со-творчества, отсутствующим в любой другой творческой деятельности. Нигде, кроме науки, невозможно творческое сотрудничество большого числа людей, объединенных общим направлением совместного поиска, единым пониманием целей и смысла своей работы.
Научное знание помимо личностного смысла, на который указал М. Полани [6], имеет явно выраженный внеличностный смысл и обладает внеличностным бытием. Примечательно, что в науке с древнейших времен существует подспудное, интуитивное представление о том, что индивидуальное авторское право на открытие не имеет существенного значения. Периодически это представление манифестируется тем, что ученые отказываются подписывать свои работы или выбирают для подписи какой-либо коллективный псевдоним, признавая тем самым приоритет коллективного разума. Наука ХХ-го века продемонстрировала нечто большее: оказалось, что существуют проблемы, решение которых просто не под силу индивидуальному интеллекту. Можно ли, например, считать Ю. Матиясевича автором решения одной из проблем Гильберта, если ему довелось пройти лишь последний этап эстафеты, в которой в течение нескольких десятилетий участвовали многие выдающиеся математики, в том числе и Курт Гедель? В конце ХХ века выяснилось, что в «большой науке» теоретики не могут работать не только в одиночку, но и «вручную». Использование машины, повышающей «производительность умственного труда» ученого есть признак коллективизации научного творчества. Использование международных информационных сетей, компьютерных банков информации и электронных баз данных, уменьшая вероятность дублирования результатов и решая попутно вопрос об индивидуальном вкладе отдельного ученого, еще в большей степени делает очевидным коллективное начало в современной науке. Таким образом, если использовать термин «большой» в теоретико-системном значении, можно констатировать, что наука становится «большой» системой, ориентированной на решение «больших» проблем, принципиально недоступных для индивидуального естественного интеллекта. Следовательно, в современных условиях коллективность является условием sint gua non для научной деятельности. Отсюда, в свою очередь, следует, что научное знание с необходимостью должно быть в эпистемологическом смысле открытым – открытым для дискурсивного понимания, критики, совершенствования и развития, открытым для возможности со-творчества многих людей, для достижения кумулятивного прогресса познания, для повышения надежности решения проблем, в том числе и глобальных. Как бы ни изменялся гносеологический образ науки, о каких бы новых направлениях ни шла речь, эпистемологическая открытость знания является и будет оставаться одним из необходимых критериев его научности.
Итак, современная наука – это антидогматическая, критически рефлексируемая, принципиально незавершенная, но имеющая интенцию к интеграции, кумулятивно развивающаяся система эксплицитного знания. В современных условиях слова «коллективный разум» и «логос науки» уже не воспринимаются как метафоры. Первое понятие отражает коллективную природу научного творчества и тот факт, что наука – уже не индивидуальное ремесло, а общественное производство знаний, включающее в себя развитую систему разделения труда и, как говорят сегодня, «замкнутый цикл расширенного воспроизводства интеллекта». Логос науки технически «материализуется» как всемирная инфраструктура научных коммуникаций и постоянно обновляющийся всемирный банк знаний. Следовательно, наука, подобно высокотехнологическому производству, не может делиться на западную и восточную, традиционную и нетрадиционную, ортодоксальную и неортодоксальную, как это часто бывает представлено в околонаучной публицистике. «Неортодоксальная наука» - бессмысленное, противоречивое словосочетание, точно так же, как и расхожий термин «эзотерическая наука» - там, где есть эзотерика, нет науки, и наоборот. Критерий эпистемологической открытости знания указывает на то, что наука по своему определению и предназначению есть «знание для всех». Научно-гуманитарные концепции в различных культурных регионах могут различаться по выбору приоритетных проблем, которые, в свою очередь, могут нести следы национальных традиций, но научность как таковая, хотя бы и в гуманитарной сфере, не может быть ни западной, ни восточной, ни европейской, ни американской, ни какой-либо иной, принадлежащей лишь части, но не всему человечеству.
ЛИТЕРАТУРА
1. Философия и интеграция современного социально-гуманитарного знания (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. – 2004. – № 7. – С. 3 – 39.
2. Степин В. С. Философия науки. Общие проблемы. – М.: «Гардарики», 2008.
3. Штайнлехнер М. Психотерапия на пути к науке // Психотерапия – новая наука о человеке. – Екатеринбург, «Деловая книга». – М.: «Академический проект», 1999. – С. 142 – 155.
4. Тулмин С. Человеческое понимание. – М.: «Прогресс», 1984. – 327 с.
5. Ясперс К. Общая психопатология. – М.: «Практика», 1997. – 106 с.
6. Полани М. Личностное знание. – М., Прогресс, 1985. – 344 с.